Кто управляет Евросоюзом? Накануне всеобщих выборов в Германии такой вопрос очень своевременен.
Один из стандартных ответов - страны-члены ЕС, все 28. Другой вариант - Европейская комиссия. Впрочем, Пол Левер, бывший посол Великобритании в Германии, предлагает более заостренный ответ. Его новая книга называется "Берлин правит", и в ней он пишет: "Современная Германия показала, что с помощью политики можно достичь результатов, которые раньше требовали войны".
В ЕС эта страна занимает первое место по численности населения и является его экономическим мотором: на долю Германии приходится более 20% ВВП Евросоюза. Выяснение причин, по которым Германия стала экономически столь успешной, оказывается нелегкой задачей. Но три уникальных свойства принятой здесь "модели Рейнланда" выделяются особо.
Во-первых, Германии удается лучше сохранять свои промышленные мощности, чем другим развитым странам. На долю промышленности сейчас приходится 23% немецкой экономики по сравнению с 12% в США и 10% в Великобритании. В промышленности занято 19% рабочей силы Германии по сравнению с 10% в США и 9% в Великобритании.
Успехи Германии в сохранении промышленной базы противоречат стандартной практике аутсорсинга промышленного производства из богатых стран в страны с более низкой стоимостью труда. Однако Германия никогда не соглашалась со статической теорией сравнительных преимуществ, на которой основана эта практика. Фридрих Лист, отец немецкой экономики, в 1841 г. писал, что "потенциал созидания богатства является бесконечно более важным, чем само по себе богатство". Верная этим заветам Германия сохраняет свой промышленный потенциал, неустанно занимаясь инновациями с помощью сети исследовательских институтов. А ее экспортно ориентированный рост обеспечивает ей выгоды увеличения доходов за счет масштабов.
Второй особенностью немецкой модели является "социально-рыночная экономика", нашедшая выражение в уникальной системе "совместного управления" в промышленности. Германия является единственной среди крупных развитых стран, где практикуется "капитализм совместного участия". По закону все компании обязаны иметь советы трудящихся. Более того, крупные компании управляются двумя советами: правлением и принимающим стратегические решения наблюдательным советом, в котором в равной степени представлены акционеры и работники. В результате сопротивление офшоризации здесь намного сильнее, чем в других странах, равно как и готовность ограничивать рост зарплат.
Наконец, немецкие компании склонны к ценовой стабильности. Германии не нужны были уроки Милтона Фридмана о вреде инфляции. Они были уже на зубок усвоены самым знаменитым послевоенным учреждением страны – Бундесбанком.
Левер полагает, что эти уроки были выучены благодаря воспоминаниям не только о валютном крахе 1945-1948 гг., но и о гиперинфляции 1920-х гг. А отрицательное отношение к дефициту бюджета стало отражением традиционного нежелания населения влезать в долги.
С институциональной точки зрения Евросоюз стал Германией в более крупном масштабе. Европейская комиссия, Европейский парламент, Европейский совет и Европейский суд стали зеркалом децентрализованной структуры самой Германии. Европейская мантра о "субсидиарности" стала следствием разделения властей между федеральным правительством Германии и ее землями (Länder). Германия следит за тем, чтобы немцы занимали ведущие должности в органах ЕС. И в то время как Евросоюз правит через эти институты, немецкое правительство правит этими институтами.
Тем не менее, как отмечает английский экономист и член палаты лордов Великобритании Роберт Скидельски в своей статье на Project Syndicate, разговоры о гегемонии или хотя бы о лидерстве являются в Германии табу.
"Подобная сдержанность объясняется стремлением Германии не напоминать людям о мрачном прошлом страны. Однако отрицание лидерства при фактическом лидировании означает, что становится невозможной дискуссия об обязанностях Германии. И такая ситуация наносит ущерб, в первую очередь экономический, другим странам ЕС.
Германия создала систему правил, которая закрепила ее конкурентные преимущества. Единая валюта исключает возможность девальвации в еврозоне. Она также гарантирует, что евро стоит дешевле, чем могла бы стоить исключительно немецкая валюта.
Новое соглашение ЕС о бюджетном союзе, ставшее преемником Пакта стабильности и роста, содержит обязательство всех стран союза поддерживать сбалансированный бюджет и умеренный размер госдолга, а контроль за его соблюдением осуществляется через систему надзора и санкций. Это не позволяет странам ЕС стимулировать экономику за счет дефицита бюджета. Кроме того, Германия настаивает на том, что нетрудовые издержки в странах ЕС должны быть эквивалентны, что является инструментом не столько повышения конкурентоспособности Германии, сколько снижения конкурентоспособности остальных стран.
В итоге Евросоюз, а особенно еврозона, состоящая из 19 стран, превратился в огромную домашнюю базу для Германии, откуда она может вести атаку на внешние рынки. И эта база очень сильна. Германия экспортирует в ЕС на 30% больше, чем экспортирует оттуда, а размер ее профицита счета текущих операций сейчас один из самых высоких в мире.
Это мягкая, а не жесткая гегемония. Но в ее основе лежит колоссальное противоречие. Национальные счета должны быть сбалансированы. Профицит в одной части Европы означает дефицит в другой. Еврозона была создана без механизма бюджетных трансфертов для помощи "членам семьи", попавшим в затруднительное положение; Европейскому центральному банку запрещается действовать в качестве кредитора последней инстанции для банковской системы; предложение Еврокомиссии о выпуске евробондов (коллективно гарантированных национальных выпусков облигаций) провалилось из-за возражений Германии, которая опасается, что на нее ляжет основной груз обязательств.
Германия оказалась готова предоставить чрезвычайное финансирование странам еврозоны, увязшим в долгах, например Греции, при условии, что они "приведут свой дом в порядок": снизят социальные расходы, распродадут госимущество, предпримут другие шаги с целью повысить свою конкурентоспособность. Немцы не видят причин заниматься снижением своей собственной суперконкурентоспособности.
Что можно сделать, чтобы добиться более симметричной коррекции между кредиторами и должниками в Европе? Если отбросить в сторону механизм бюджетных трансфертов, можно было бы адаптировать к еврозоне предложенный в 1941 г. Джоном Мейнардом Кейнсом план Международного клирингового союза. Центральные банки стран ЕС могли бы держать свои остаточные балансы в евро на счетах в Европейском клиринговом банке.
Давление будет равномерно оказываться как на страны-кредиторы, так и на страны-должники, с тем чтобы их счета были сбалансированы с помощью повышенных процентных ставок для упорно сохраняющихся дисбалансов.
Клиринговый союз ЕС стал бы менее заметным вторжением в зону немецких национальных интересов, чем бюджетный трансфертный союз. Впрочем, самое важное – это то, что для нормальной работы еврозоны сильные страны должны быть готовы демонстрировать солидарность со слабыми. Без механизмов, позволяющих это делать, Евросоюз будет и дальше ковылять от кризиса к кризису, и не исключено, что на этом пути какие-то страны от него будут отваливаться".
