Президент РФ Владимир Путин в опубликованном полном варианте интервью информационному холдингу "Блумберг" прокомментировал политическую ситуацию в России и в мировой геополитике, а также ответил на вопрос главного редактора Bloomberg Джона Миклетвейт о том, "как понять Россию".
О Турции, Сирии, терроризме и "смене режимов" Дж. Миклетвейт: Последний вопрос по "двадцатке" – Эрдоган. Когда недавно турецкие танки вошли на территорию Сирии, вы не протестовали особенно. Почему? Вы считаете, что Турция сейчас перешла ближе к вашим позициям, что все‑таки в какой‑то степени президент Асад останется в будущем или как? Вы как‑то изменили свое отношение к президенту Эрдогану? Вы говорили, что он ударил вас в спину, когда был сбит российский бомбардировщик. Что‑то изменилось в Турции, как вам кажется? Как вы считаете?
В. Путин: Прежде всего мы исходим из того, что Турция принесла извинения за инцидент, который произошел, за гибель наших людей. Сделала это прямо, без всяких оговорок, и мы это ценим. Президент Эрдоган пошел на это, и мы видим явную заинтересованность президента Турции в полноформатном восстановлении отношений с Россией. У нас много совпадающих интересов и в регионе Черного моря, и в глобальном плане, и в регионе Ближнего Востока.
Мы очень рассчитываем на то, что нам удастся наладить конструктивный диалог, у нас много больших проектов в сфере энергетики – тот же самый "Турецкий поток". Думаю, что мы его в конечном итоге реализуем, во всяком случае первую часть, касающуюся расширения транспортных возможностей и увеличения поставок на внутренний турецкий рынок, но с возможностью транспортировки и для европейских партнеров, если они опять же этого захотят, если Еврокомиссия будет это поддерживать.
У нас очень большой проект по строительству атомной электростанции – по уникальным условиям. Они состоят там из нескольких элементов: мы кредитуем, владеем и эксплуатируем. Эта уникальность дает нам основания полагать, что это реализуемый проект с учетом тех договоренностей по экономическим параметрам, в основе которых лежит стоимость киловатт-часа электроэнергии, что это будет экономически выгодный проект обеим сторонам.
Но, кроме всего прочего, как я уже говорил, у нас есть взаимное стремление прийти к договоренности по проблемам региона, в том числе и по сирийской проблеме. Я как считал, так и продолжаю считать, что извне нельзя ничего решать по политическим режимам, по смене власти.
Когда я слышу, что какой‑то президент должен уйти, слышу не внутри страны, а со стороны, то это вызывает у меня большие вопросы. Я уверен просто, и такую уверенность мне придают события последних десяти лет, а именно попытки демократизации в Ираке, попытки демократизации в Ливии, – мы видим, к чему это там привело: по сути, к развалу государственности и к росту терроризма.
Где в Ливии вы видите элементы демократии? Может быть, они когда‑то возникнут, я очень на это рассчитываю. Или продолжающаяся гражданская война в Ираке – а что там будет вообще с Ираком в целом в будущем? Пока это всё большие вопросы.
То же самое и в Сирии. Когда мы слышим, что Асад должен уйти (почему‑то со стороны кто‑то так считает), то у меня большой вопрос: а к чему это приведет? Вообще, соответствует ли это нормам международного права? Не лучше ли набраться терпения и способствовать изменению структуры самого общества – и, набравшись этого терпения и способствуя изменению структуры общества, подождать, пока произойдут естественные изменения внутри.
Да, это не произойдет с сегодня на завтра, но, может быть, в этом и заключается политическая мудрость – в том, чтобы не суетиться, не забегать вперед, а постепенно вести дело к структурным изменениям, в данном случае в политической системе общества.
Что касается действий Турции. Мы находимся в контакте с нашими турецкими партнерами. Все, что противоречит международному праву, мы считаем недопустимым. Но мы находимся в контакте и на политическом уровне, и на уровне министерства обороны, министерства иностранных дел. Уверен, что и на встрече с президентом Турции господином Эрдоганом в Китае мы тоже будем об этом говорить.
О взаимодействии с США по Сирии и терроризме Дж. Миклетвейт: По Сирии. Мы приблизились к соглашению между Россией и США по плану того, что будет с Сирией в итоге. Мне кажется, что там были переговоры и недавно мы все‑таки небольшой шажок в этом направлении сделали, небольшой прогресс достигнут все‑таки.
В. Путин: Вы знаете, переговоры идут очень тяжело. Одна из кардинальных сложностей заключается в том, что мы настаиваем, и против этого не возражают наши американские партнеры, что так называемая здоровая часть оппозиции должна быть отделена от радикальных группировок и террористических организаций, таких как "Джабхат ан-Нусра".
У нас складывается впечатление, что "Джабхат ан-Нусра" и иже с ней мимикрируют, другими названиями себя уже обозначают, но по сути ничего не меняется. Они начинают поглощать так называемую здоровую часть оппозиции, и в этом нет ничего хорошего. Кроме всего прочего, это уже не элемент внутренней борьбы – это пришлые боевики, получающие вооружение и амуницию из‑за границы. И, по сути, наши американские партнеры с этим согласны, но они не знают, как это сделать.
Тем не менее, несмотря на все эти сложности, мы все‑таки находимся на правильном пути. Должен отметить, что госсекретарь Керри проделал, конечно, колоссальную работу. Я удивляюсь его терпению и настойчивости одновременно. Но все‑таки, на мой взгляд, мы постепенно двигаемся в правильном направлении, и не исключаю того, что в ближайшее время можем уже о чем‑то договориться и предъявить мировой общественности наши договоренности. Пока об этом рано говорить, но мне кажется, что мы действуем, как я уже сказал, двигаемся в нужном направлении.
Сложные взаимоотношения России и США Дж. Миклетвейт: Если мы посмотрим на все ваше президентство, вы можете сказать, что ситуация с Западом всегда характеризовалась нехваткой доверия, там были разные конфликты. Но если обозревать весь этот период, как вы думаете, что‑то сделали бы вы по‑другому, если бы знали, как все повернется?
В. Путин: Нет, я бы ничего не стал делать по‑другому. Думаю, что наши партнеры должны были бы сделать многое по‑другому. Ведь когда Советский Союз прекратил существование, образовалась новая Россия, мы просто открыли свои объятия для наших партнеров на Западе. Вспомните, чего стоил хотя бы такой жест, как открытие наших систем подслушивания в американском посольстве в Москве. Никто в ответ нам ничего подобного не сделал. Вы что думаете, у ЦРУ нет подслушивающих устройств где‑то у нас? Конечно, есть. Больше того, они еще усилили свою работу по этому направлению.
Мы, например, прекратили полеты нашей стратегической авиации вдоль границ Соединенных Штатов, а Соединенные Штаты – нет. Мы десять лет не летали, а Соединенные Штаты так и не прекратили, так и летали. Зачем? Мы говорили о том, что мы готовы были бы создать какую‑то новую систему европейской безопасности с участием Соединенных Штатов. Вместо этого начался процесс расширения НАТО, продвижение его к нашим границам: одна итерация, потом вторая.
Мы говорили о том, что нужно вместе решать вопросы, связанные с системами противоракетной обороны и сохранить или модернизировать Договор о противоракетной деятельности. Соединенные Штаты в одностороннем порядке вышли из Договора по ПРО и развернули активное строительство стратегической системы противоракетной обороны, именно стратегической системы как части своих стратегических ядерных сил, вынесенных на периферию, перешли к строительству позиционных районов в Румынии и затем в Польше.
Тогда, на первом этапе, как вы помните, делали это со ссылкой на иранскую ядерную угрозу, потом с Ираном подписали договор, в том числе Соединенные Штаты, ратифицировали уже сейчас, никакой угрозы нет, а позиционные районы продолжают строить. Вопрос – против кого? Нам тогда говорили: "Мы не против вас". А мы отвечали: "Но мы тогда будем совершенствовать наши ударные системы". А нам ответили: "Делайте, чего хотите, мы будем считать, что это не против нас". Мы это и делаем. Сейчас видим, что когда у нас кое‑что начало получаться, наши партнеры забеспокоились, говорят: "Как же так? Что ж там происходит?" Почему был такой ответ в свое время? Да потому что никто не думал, наверное, что мы в состоянии это сделать.
В начале 2000-х годов на фоне полного развала оборонно-промышленного комплекса России, на фоне, прямо скажу, низкой, мягко говоря, боеспособности Вооруженных Сил в голову никому не приходило, что мы в состоянии восстановить боевой потенциал Вооруженных Сил и воссоздать оборонно-промышленный комплекс. У нас же наблюдатели из Соединенных Штатов (вы знаете об этом, да?) сидели на наших заводах по производству ядерного оружия. Они прямо на заводе сидели, вот такой был уровень доверия. И потом эти шаги – один, второй, третий, четвертый. Мы же должны как‑то на это реагировать. А нам все время говорят: "Это не ваше дело, это вас не касается, а это не против вас".
Я уже не говорю об очень чувствительном периоде нашей истории – о тяжелых событиях на Кавказе и в Чеченской Республике. Вы же журналист, вы знаете, как реагировал политический истеблишмент Запада и пресса. Это что, была поддержка законной российской власти в восстановлении и укреплении государственности? Нет, совсем наоборот, это была поддержка сепаратизма и, по сути дела, терроризма. Потому что никто не хотел слышать, что на стороне боевиков и сепаратистов воюет "Аль-Каида". Нам говорили: "Вы беспокоитесь, а мы только думаем о развитии демократии в вашей стране". Спасибо большое за такую заботу. Тем не менее мы настроены благожелательно, мы понимаем логику политической и геополитической борьбы, мы готовы к сотрудничеству, если готовы к такому сотрудничеству наши партнеры.
Фото: Jeremy Liebman / Bloomberg Businessweek "Вы что, реально предполагаете, что мы собираемся завоевать Прибалтику, используя ядерное оружие, что ли? Что за бред?" Дж. Миклетвейт: Если посмотреть на Запад и суммировать, резюмировать, что они думают. Наверное, по их мнению, корни недоверия в том, что вы хотите расширить зону влияния России, может быть, не географически, но по крайней мере контролировать приграничные страны. Сейчас, конечно, нервозность в основном из‑за Прибалтики (Латвия, Эстония, Литва). Вы говорили о доверии. Вы можете сказать что‑то, что успокоило бы их на этот счет?
В. Путин: Послушайте, думаю, что все здравомыслящие люди, которые реально политикой занимаются, понимают, что ссылки на угрозы со стороны России в отношении, скажем, Прибалтики – это полный бред. Мы, что, собираемся воевать с НАТО, что ли? В странах НАТО сколько человек проживает? Где‑то 600 миллионов, да? А в России – 146 миллионов. Да, мы – крупнейшая ядерная держава. Но вы, что, реально предполагаете, что мы собираемся завоевать Прибалтику, используя ядерное оружие, что ли? Что за бред? Это первое, но далеко не самое главное.
Самое главное заключается совершенно в другом. У нас очень богатый политический опыт, который заключается в том, что мы глубоко убеждены в том, что ничего нельзя делать вопреки воле народа. Вопреки воле народа ничего нельзя сделать, а некоторые наши партнеры как будто этого не понимают. Когда вспоминают о Крыме, они стараются не замечать, что воля народа, проживающего в Крыму, где 70% этнических русских, а все остальные говорят на русском языке как на родном, была присоединиться к России. Этого стараются просто не видеть. В одном месте, в Косово, можно волю народа исполнить, а здесь нельзя. Это все – политические игрища.
Так вот, чтобы успокоить, я вам могу сказать, что Россия проводила и собирается проводить абсолютно миролюбивую внешнюю политику, направленную на сотрудничество.
Что касается какого‑то расширения зоны нашего влияния. Я из Москвы во Владивосток летел 9 часов. Это немножко меньше, чем из Москвы до Нью-Йорка через всю Западную Европу и Атлантический океан. Как вы думаете, у нас есть необходимость что‑то расширять, что ли? Вопрос совершенно не в территориях.
А что касается влияния, то да, мы хотим, чтобы влияние России было более заметным, существенным, но мы вкладываем в это абсолютно мирное и позитивное содержание: влияние экономическое, гуманитарное, влияние, связанное с развитием равноправного сотрудничества с нашими соседями. Вот на что мы нацеливаем нашу внешнюю политику и, кстати говоря, и внешнеэкономическую деятельность. В этом может никто не сомневаться.
О вхождении Крыма в состав России Дж. Миклетвейт: Пример приведу. Вы говорили о Крыме, упомянули, что там произошло, вы дали какие‑то гарантии, успокоили, вы говорили о 2014 годе. Наш корреспондент в это время спрашивал вас несколько раз (по‑моему, три раза), что же происходит в Крыму и знаете ли вы что‑нибудь о российских войсках в Крыму, которые там занимают правительственные здания? Вы сказали, что ничего не знаете, а потом через год вы говорили, что вы руководили операцией по приведению под контроль Крыма. Что‑то можете прокомментировать на сей счет?
В. Путин: Конечно. Я уже много раз комментировал эти вещи. Здесь нет ничего проще, я уже об этом говорил. Да, наши военнослужащие обеспечили безопасное проведение голосования и референдума. Если бы мы этого не сделали, мы столкнулись бы с трагедией худшей, чем сожжение заживо людей в Доме профсоюзов в Одессе, когда националисты окружили людей беззащитных и безоружных и заживо их сожгли. В Крыму это бы носило массовый характер. Мы этого сделать не позволили. А то, что люди сами пришли на избирательные участки и проголосовали, – это факт, под дулом автомата никто бы не пошел на избирательные участки.
Это настолько очевидно, что спорить с этим невозможно, поезжайте сами в Крым сейчас, погуляйте там, и вам все станет ясно. Вот и все. Поэтому, да, наши военные были в Крыму, мы даже не превысили численного состава нашей группировки, которая находилась там в рамках соответствующего договора с Украиной.
Но самое главное совершенно в другом: самое главное, что за этот референдум, а потом и за независимость проголосовал парламент Крыма, избранный за два года до голосования по украинскому закону. То есть это абсолютно легитимный, представительный орган власти людей, проживающих в Крыму. Это первая позиция.
А вторая – международно-правовая составляющая. В ходе решения вопроса по Косово Международный суд ООН принял решение, и все западные партнеры аплодировали этому решению, а решение заключается в том, что при определении вопроса по независимости, решения центральных властей той или иной страны не требуется. Вот и все. Так что мы действовали в полном соответствии с международным правом, с Уставом Организации Объединенных Наций и на основе демократических принципов, а это прежде всего не что иное, как волеизъявление людей.
Участие в президентских выборах в 2018 годДж. Миклетвейт: Последние несколько вопросов по наследию и достижениям. Вы решили, участвовать в 2018 году в президентских выборах или нет?
В. Путин: Сейчас мы стоим перед парламентскими выборами. Нужно пройти эти выборы, посмотреть на результат. И даже после этого еще впереди у нас будет почти два года. Поэтому говорить об этом абсолютно преждевременно. Знаете, в современном, быстроменяющемся мире говорить об этом просто вредно. Нужно работать, нужно добиваться того, чтобы были реализованы планы и задачи, которые мы перед собой ставили, нужно добиваться повышения жизненного уровня людей, развития экономики, социальной сферы, повышения обороноспособности страны. В зависимости от решения этих задач будем потом смотреть, как организовывать кампанию президентских выборов в 2018 году и кто должен принять в ней участие. Я пока ничего для себя не решил.
Политическая ситуация в России Дж. Миклетвейт: Думаете ли, что сейчас проще управлять Россией или, наоборот, сложнее?
В. Путин: Проще, чем когда? При Иване Грозном или при Николае II, или при Брежневе, Хрущеве, Сталине?
Дж. Миклетвейт: В Ваше время.
В. Путин: Думаю, что сложнее, потому что все‑таки при всей критике со стороны прежде всего наших западных партнеров у нас развиваются процессы внутренней демократии. У нас, скажем, на этих выборах на порядок больше будут участие принимать партии, чем в предыдущие годы. И это, безусловно, будет накладывать отпечаток на ход и результаты избирательных кампаний.
Это имеет практическое измерение, вот о чем я говорю. Сейчас мы смотрим, рейтинг ведущей нашей политической силы, партии "Единая Россия", он немножко понизился, и многие задаются вопросом: "А что такое? Что произошло? Что случилось?" Да что? Началась активная избирательная кампания, и это большое количество партий, которые сейчас принимают участие в избирательном процессе, они все выходят на экраны телевизоров, в средства массовой информации, в газеты.
А с чем они выходят? Они все критикуют власть. Они, правда, не говорят, как сделать лучше, или говорят такие вещи, которые даже для человека с поверхностными взглядами кажутся малореалистичными или вообще неисполнимыми, но зато они очень красиво смотрятся на экране телевизора: они ругаются, они клеймят позором представителей правящей партии. Но они не говорят, готовы ли они взять на себя ответственность за принятие каких‑то не очень популярных, но нужных в конечном итоге [решений].
Дж. Миклетвейт: Китайцам не приходится проходить через все эти выборные процедуры.
В. Путин: В Китае другая политическая система, там и другая страна. Думаю, что вы бы не хотели, чтобы полтора миллиарда человек почувствовали какую‑то дезорганизацию своего общества и государства. Поэтому давайте предоставим китайцам право и возможность решать, как им нужно организовать свою страну, свое общество. Россия – другая страна, у нас другие процессы, другой уровень развития политической системы, и это вообще другое качество. Даже дело не в уровне, а дело в качестве политической системы, но она развивается, она становится сложнее.
На самом деле меня это только радует, и мне бы хотелось, чтобы и в будущем эта система укреплялась, чтобы возникли такие балансы внутри политической системы страны, которые бы позволяли ей всегда находиться в дееспособном состоянии и быть нацеленной на развитие.
Дж. Миклетвейт: В 2018 году вы станете президентом, который дольше всего оставался у власти. Есть ли у вас какие‑то соображения в отношении того, как вы сдадите свои полномочия?
В. Путин: Я могу либо принять участие в выборах, либо не принимать. Если не буду принимать участия, то тогда будет избран другой глава государства, другой президент России, и тогда уже сами граждане решат, за кого нужно проголосовать.
Но я на что хочу обратить внимание: в любом случае мы уже сейчас должны думать о том, как мы видим (когда я говорю "мы", я имею в виду и себя, и членов моей команды: правительство, администрацию президента) будущее развитие страны – и политические, и внутриполитические, и экономические процессы. Поэтому уже сейчас мы работаем над стратегией развития экономики (прежде всего экономики, конечно) после 2018 года.
Как бы не развивались внутриполитические процессы, мы – и я в этом убежден – должны будем предложить стране наше видение этого развития. А дело будущего президента, будущего правительства согласиться с этим, не согласиться, скорректировать как‑то либо предложить что‑то совершенно новое.
О будущем лидере РоссииB]Дж. Миклетвейт: Вы только что реорганизовали свое правительство: некоторых повысили, некоторых бывших из службы охраны вы повысили. Думаете ли вы, что будущий лидер России будет представителем более молодого поколения?
В. Путин: Да, конечно. Исхожу из того, что будущий лидер должен быть достаточно молодым человеком, но зрелым.
Что касается представителей различных спецслужб, Вооруженных Сил – никакой новизны здесь нет. У нас не в первый раз, скажем, на уровне руководства регионов выдвигаются представители министерства обороны, Федеральной службы безопасности, не исключением является, скажем, Федеральная служба охраны – чем они хуже? Главное, чтобы человек хотел расти, был бы способен к этому росту, хотел бы служить своей стране на участке работы с более широкими полномочиями и ответственностью. И если он хочет и я вижу, что у человека есть потенциал, почему нет, он вполне может поработать.
В конце концов, что касается, скажем, регионального уровня управления, то тоже придется пройти через выборы и внести свои предложения на суд населения того или другого региона. Нужно, чтобы люди посмотрели, познакомились с этими программами, с человеком познакомились. Должна сложиться определенная химия отношений между лидером региона и людьми, которые там проживают. Люди должны почувствовать своего возможного будущего руководителя, и если уж будут за него голосовать, исхожу из того, что будут ему доверять, иначе они не проголосуют.
Об управлении Россией Дж. Миклетвейт: Вы только что говорили о системе, которая сложится после вас. Можно сказать, что в России очень личная система, система, основанная на личности – голосуют за вас, а не за партию. С другой стороны, в России все еще есть сложности с точки зрения соблюдения закона, случай убийства Немцова. Знаю, что вы осудили этот инцидент. Сложно ли управлять Россией на данный момент?
В. Путин: Вы знаете, любой страной сложно управлять, я вас уверяю. Что, Соединенными Штатами легко управлять, что ли? Разве легко решать даже, казалось бы, такие несложные задачи? Гуантанамо, допустим. Президент Обама в первом сроке своем сказал, что он ликвидирует Гуантанамо. Но оно до сих пор живо. Почему? Он не хочет, что ли? Конечно, хочет. Уверен, что хочет. Но просто тысяча обстоятельств возникает, которые не дают окончательно решить этот вопрос. Кстати говоря, это очень плохо на самом деле, но это другая тема. Любой страной сложно управлять, даже очень маленькой.
Вопрос не в том – большая страна или маленькая. Вопрос – как относиться к своему делу, насколько ответственно к этому относиться.
И Россией сложно управлять. Но Россия находится на этапе развития и политической системы, и становления рыночных принципов экономики. Это процесс сложный, но очень интересный. Россия действительно не просто большая, а великая страна, имея в виду ее традиции, культурные особенности. Да, есть свои особенности и свои традиции в политической сфере. Но, чего греха таить, мы же знаем прекрасно: у нас была абсолютная монархия, потом почти сразу наступили коммунистические времена, база немножко расширилась, но в известной степени система руководства страны стала даже еще более жесткой.
Только в 90-х годах мы перешли к строительству совершенно другой внутриполитической системы, основанной на многопартийности. И это тоже такой сложный, неоднозначный процесс, нельзя перепрыгивать через определенные этапы. Нужно, чтобы и граждане привыкли, чтобы они чувствовали свою собственную ответственность, когда идут к избирательным участкам, чтобы не доверялись просто, скажем, таким популистским решениям, соображениям или просто ругани одних претендентов в адрес других претендентов.
Надо, чтобы граждане тоже внимательно смотрели, анализировали, что предлагается кандидатами. Это касается и выборов в парламент, это касается и президентских выборов. Но, кстати говоря, там, где четкая президентская форма правления, там в значительной степени голосуют не за партию, а голосуют за кандидата в президенты – это везде практически так, поэтому здесь в этом смысле ничего необычного в положении в нашей стране нет.
О ситуации в Чечне Дж. Миклетвейт: Посмотрим Чечню и влияние Кадырова, скажем. Он полностью свободно управляет, отдельная ситуация, отдельная система сложилась в Чечне, там больше беззакония и больше личностных подходов.
В. Путин: Вы знаете, это как посмотреть. Мы же не должны забывать, что там было совсем недавно, там на рынках открыто людьми торговали, там господствовали представители международных террористических организаций, включая "Аль-Каиду", людей обезглавливали. Мы, что, все это забыли, что ли? Нет. А тот же сегодняшний глава Чечни Рамзан Кадыров, он в так называемую первую чеченскую войну с оружием в руках воевал против федеральных сил. Это ведь очень сложная и большая трансформация, причем, когда его отец сначала, первый президент Чечни, а затем он сам – они пришли к выводу о том, что будущее Чечни связано с Россией. Они же сделали это не под давлением какой‑то силы, они это сделали по внутренним убеждениям.
Прекрасно помню свои первые разговоры с отцом Рамзана Кадырова, с первым президентом Чечни. Он мне прямо сказал, я был премьером тогда, в 1999 году, что "мы видим, что будущее Чечни не может быть отделено от России, иначе мы попадем под зависимость других сильных мира сего, и там нам будет хуже; но главное (я это тоже очень хорошо запомнил), чтобы вы нас не предали".
Тогда была очень сложная ситуация, федеральный центр вел себя непоследовательно: то наступал, то отступал, то с чем‑то соглашался, то потом рвал договоренности. Чеченскому народу нужна была последовательная, ясная позиция центральной власти страны. Но надо не забывать, через какие трансформации прошли эти люди. Мы подписали договор с Чечней, этот договор находится полностью в рамках Конституции Российской Федерации. Но у нас федеративное государство, и у нас члены Федерации наделены определенными правами, и это, как мы видим на примере Чечни, не разрушает, не разваливает страну, а, наоборот, объединяет ее.
Да, конечно, наверное, многое еще нуждается в совершенствовании, многое нуждается в том, чтобы эти тяжелые события середины 90-х годов забылись и окончательно зарубцевались. На все это нужно время.
Я уверен, что мы будем укреплять свою внутреннюю политическую структуру и экономику, и просто никаких сомнений у меня в этом нет. Думаю, что самые тяжелые страницы своей истории Россия перевернула, мы будем только идти вперед и только укрепляться.
Стремление России и русских к справедливости и идеалам Дж. Миклетвейт: Последний вопрос. Когда я летел сюда на "Корейских авиалиниях", у меня был выбор посмотреть фильм "Доктор Живаго", а второй фильм - "Крестный отец". Что бы вы посоветовали посмотреть тому, кто пытается понять Россию?
В. Путин: Не знаю. Вы знаете, у нас есть известное высказывание: "Умом Россию не понять, аршином общим не измерить: у ней особенная стать, в Россию можно только верить".
Но русская культура многогранна и многообразна. Поэтому, если вы хотите понять, почувствовать Россию, конечно, нужно и книжки почитать – и Толстого, и Чехова, и Гоголя, и Тургенева, послушать музыку Чайковского, посмотреть наш классический балет. Но самое главное – с людьми нужно поговорить. Я вас уверяю: как только вы начнете встречаться с обычными, рядовыми гражданами, вы поймете, что русский человек, да и вообще россиянин, будь то татарин, мордвин, чеченец, дагестанец, – очень открытые люди. Открытые - и даже немного наивные.
Но есть одна отличительная черта, которая, наверное, у всех народов есть, но у нас она особенно ярко выражена. Это – стремление к справедливости. Это одна из доминирующих черт, мне кажется, в менталитете россиянина и русского человека. И еще одна составляющая, которая характерна для ментальности российского человека – это стремление к каким‑то [идеалам]… Конечно, это такая общая черта, нас – миллионы людей, все люди разные, но в среднем все‑таки мы, конечно, хотим жить материально очень хорошо, и я буду стремиться все, что от меня зависит, сделать для того, чтобы люди жили лучше, чтобы уровень жизни становился лучше. Но при всем при этом в ментальности, в душе русского человека всегда есть стремление к какому‑то высокому моральному идеалу, к каким‑то высоким моральным ценностям. Это нас точно отличает, и уверен, в хорошую сторону.
