Москва, 22 марта. В этом году шестая годовщина начала восстаний «Арабской весны» прошла практически незамеченной.
Не было видно, как в предыдущие годы, шквала комментариев на тему этих бурных событиях, потрясших арабский мир и, как казалось, обещавших преобразить его политическую жизнь.
Как пишет в своей статье директор Лондонского Института Ближнего Востока (London Middle East Institute and Reader in Economics at SOAS) Хассан Хакамиан, несмотря на то, что интерес к этому событию пропал, так и осталось неясным, почему экономисты не смогли спрогнозировать «Арабскую весну».
Cнижение интереса к арабским восстаниям вызвано глубокой переменой: надежда на появление новых политических систем с более широким представительством уступила место отчаянию, поскольку революции, полные ожиданий, сменились контрреволюциями, гражданскими войнами, крахом систем государственного управления и ростом религиозного экстремизма.
Тем не менее, какими бы ни были неблагоприятными их результаты на сегодня, мы должны продолжать анализировать восстания Арабской весны, чтобы понять их истинные причины. Как и любое эпохальное событие, они поставили перед нами новые, трудные вопросы. И один из самых важных среди этих вопросов: почему экономисты не сумели предсказать все эти беспорядки.
Прогнозирование политических бурь – нелёгкая задача. А у экономистов далеко не лучшая репутация, когда речь заходит о прогнозах (даже если это кризисы в экономике). Однако данный конкретный провал в прогнозировании, возможно, является следствием более серьёзной проблемы с экономическими воззрениями и концепциями.
На самом деле накануне своего падения отдельные авторитарные правители арабских стран получали даже похвалы от Всемирного банка и Международного валютного фонда за их якобы успехи в проведении «правильной» экономической политики. В дальнейшем Всемирный банк признал свою ошибку, что ясно указывает на возможные проблемы с той политикой, которую эти институты рекомендовали прежним арабским режимам.
Здесь возникает целая серия новых вопросов. А может быть, экономисты смотрели на неправильные индикаторы? Может быть, они ошиблись из-за неправильных выводов? Или они не обращали достаточного внимания на потенциальные подводные камни? Иными словами, была ли это проблема с данными или с анализом?
По крайней мере отчасти, неспособность спрогнозировать политические революции связана с концептуальными недостатками. Традиционная экономика, как правило, сосредоточена на анализе поведения homo economicus: он стремится к эквилибриуму, руководствуется рациональным выбором, при этом его предельная (маржинальная) выгода равна предельным (маржинальным) издержкам. Данный концептуальный подход демонстративно плохо применим к ситуации социальных и политических катаклизмов, которые едва ли можно назвать незначительными (маржинальными) переменами.
Кроме того, у рассматриваемого провала в прогнозировании есть ещё и эмпирические аспекты. Многочисленные данные статистики рисовали вполне благоприятную картину экономической ситуации на Ближнем Востоке и в Северной Африке (так называемый регион MENA).
До начала восстаний – на протяжении десятилетия – экономика стран региона демонстрировала ежегодные темпы роста реального ВВП на уровне 4-5%. Этот успех был отчасти смазан из-за сопровождавшего его увеличения численности населения: темпы роста реального подушевого ВВП колебались в районе 2-2,5%. Тем не менее, всё это было существенным улучшением по сравнению с 1980- 1990-ми годами, когда экономика региона значительно отставала от экономики других регионов мира.
В странах MENA заметно улучшались и индикаторы человеческого развития, а если судить по общепринятым критериям, то в некоторых из них улучшалась также ситуация с неравенством. Например, в Египте снижался коэффициент Джини. Кроме того, хотя данные на эту тему скудны, в отдельных странах, охваченных позднее Арабской весной (в первую очередь в Тунисе), снижался уровень бедности, при том что в этом регионе он и так уже был одним из самых низких среди стран развивающегося мира. Прямо или косвенно страны MENA выиграли от несколько лет высоких мировых цен на нефть, особенно в 2002-2008 годах, когда цены достигли исторического пика $147 за баррель, а также от последовавшего затем этапа подъёма в бизнес-цикле.
Конечно, не все новости были хорошими. Когда начались революции, у простых людей, особенно у молодых и образованных представителей среднего класса, было множество причин чувствовать свою политическую отчуждённость. Уровень безработицы, особенно среди молодёжи, был очень высоким. Между тем, у авторитарных правителей обычно отсутствует приоритетный интерес к теме социальной справедливости.
Но несмотря на всё это, факт остаётся фактом: сравнительное благосостояние стран региона повышалось, они не переживали ни спада экономики, ни стагнации. Этот факт противоречит традиционным представлениям, согласно которым массовые бунты всегда связаны с экономическими трудностями, а периоды относительного процветания сопровождаются политическим спокойствием масс.
В «Политике» Аристотеля предлагается радикально иная интерпретация связи между экономическим положением и политической стабильностью: «Для сохранения власти тиран должен удерживать подданных в нищете, чтобы поглощённые насущными заботами они не имели досуга составлять против него заговоры». Это не означает, что революции являются привилегией богатых; скорее дело в том, что рост сравнительного благосостояния может привести к повышению осведомлённости об отсутствующих свободах и спровоцировать сопротивление некачественному управлению государством.
История в какой-то степени подтверждает данную точку зрения. Революция 1979 года в Иране, как и восстания Арабской весны, произошла после беспрецедентного периода роста экономики, вызванного крайне благоприятными мировыми ценами на нефть (в 1973-1974 годах они выросли в четыре раза).
Но даже в случаях, когда революциям предшествовал экономический спад, свою роль могло сыграть повышение благосостояния накануне этого спада. Согласно теории, выдвинутой американским социологом Джеймсом Дэвисом и получившей название «кривая Дэвиса» (по-английски J-curve), революции, подобные революции 1917 года в России или революции 1952 года в Египте, происходят, когда период продолжительного экономического и социального развития резко и внезапно сменяется упадком. Иными словами, массы пробуждаются не из-за собственно экономических трудностей, а скорее из-за разочарования, вызванного несоответствием ожиданий и реальности.
Из Арабской весны можно сделать вывод, что улучшение состояния экономики нельзя рассматривать как страховку от политической нестабильности. Если мы выучим этот урок, мы, возможно, сможет избежать ослепления будущими политическими катаклизмами. И может быть, мы даже получим возможность избежать того разочарования и отчаяния, которые принесла с собой Арабская весна.
